Мне снился эсхатологический сон.

Словно конец света наступил прямо сегодня или вчера. Т.е., как говорится, ничто не предвещало.
И вдруг раз и все, как были, стали мертвыми. Т.е. как бы наоборот. Все продолжали оставаться живыми, но были уже не живые, были уже за гранью смерти.

Первые мгновения никто ничего не понимал. Ничего ведь не изменилось. Не понимала и я. Хотя было смутное ощущение, что все вдруг стало иначе. Какой-то не такой свет, какие-то не такие люди и мебель.

Кажется, я была в комнате с сестрой, Илей и мамой. Там же был пёс. И вдруг из ниоткуда рядом возникла умершая кошка. Комната раздвинулась, расширилась, или лишилась привычных стен и в этой огромной, как аэропортный зал ожидания, и в этом же пространстве были уже не только мы, но другие люди - незнакомые. С трудом я узнала в некоторых из них бабушек. Их лица менялись. Лица некоторых становились как бы моложе. Некоторые же лица стали носить на себе отпечаток разложения. Но никакого запаха не было. Вообще не было запахов.
Я сказала всем, что мы умерли. Что мы на том свете. Мне не поверили. Я стала убеждать, говорить, вот смотрите, у бабушки лицо молодеет. Так и должно быть. Потому что все станут в расцвете сил, в полноте лет, около тридцати т.е. Люди были в шоке и ступоре. Я была в растерянности. Не знала, что делать. И стала вспоминать слова книги убиенного о.Даниила Сысоева "Пособие для бессмертных. Что делать если вы все-таки умерли", где он советовал в те три дня, что дается душе на прощание с земным, идти ко Гробу Господню в Иерусалим, особенно, если там не были. И поняла, что все не так, как он говорит. Невозможно "взлететь". У нас уже есть те тела, которые восстановлены Богом в разной степени обоженности. И я стала кричать ему, о.Даниилу, что он не прав. Что он ошибся. Громко кричать вверх: знала, что он меня услышит.

Из животных были только наша кошка и наш пес. Но они очень быстро куда-то девались, ибо всем мы стали перемещаться. Всех объял страх-трепет. Было желание убежать, спрятаться. Большие огромные стекла-стены помещения начинали дрожать и рушиться. Какие-то большие волны не пойми откуда взявшейся воды обрушивались сверху. Но некоторые успевали переходить из одного помещения-здания в другое. Там тоже были люди. Люди были везде, но стены помещений словно дробили людей на группы. И полы помещений были ступенчатыми. А перегородки прозрачными. Я все и всех могла видеть с разных точек.

Я поняла, что, если тут ВСЁ человечество, тут есть мой умерший и кремированный дед. И я побежала искать его в разных группках людей, собирающихся и разговаривавших в этом помещении. Кажется, я звала его, И я нашла его. С трудом узнав. Он был почти молод, но он был седым и ужасно бледным. И словно неживым. На щеках кожа была бело-зеленой. Он был очень худой. Я обняла его. И тут же стала молиться за него. И потом побежала, кажется обратно. И еще думала, где же умершая бабушка. Про папу я не вспомнила.

В одном из таких помещений, люди некоторые начали исчезать. Вот был человек. И раз - нет его. Словно он исчез. Растворился. Словно умер окончательно или ушел в ад. Или в рай. А я подумала, что не понимаю, что здесь происходит. И что, неужели, будет все-таки чистилище. И возмутилась внутри себя этой мысли, потому что это католическая ересь. Народ неподалеку принялся обсуждать, что сейчас будет отделение козлищ от овец и кто-то пойдет жрать яблоки в рай, а кто-то гореть в аду. И я возмутилась, сказала, что все это не так, совсем не так, что нет никакого ада, хотела продолжить говорить про то, что везде - Бог, а ад и рай это только степень близости к Нему и свидетельство о степени обОженности человека и о том, на сколько человек способен быть с Богом. Но не стала, потому что снова началось движение. Опять бились стекла и сверху рушилась вода. Мои родные остались где-то позади. И, кажется, тогда, или раньше. или позже - не помню, я сказала всем, что нужно молиться. И мы все встали на колени. Впрочем, я стояла впереди на краю стеклянной стены и не уверена, что сзади все решили молиться. И я попыталась помолиться Богу как-то так, по-русски, чтобы все поняли. И я помню, был миг такого молитвенного настроя, и хотелось за каждого моего члена семьи плакать перед Богом и просить за него - за этих атеистов, за невоцерковленных, за таких, как я, профукафших жизнь. Но молиться было трудно. И почему-то быстро закончила я. На что-то другое переключилась или мы стали снова перетекать все вместе в другое помещение.

А еще, переходя из помещения в помещение, я поняла, что понимаю всех, и все понимают меня - негры и белые, китайцы... у всех ТАМ один язык.

И, кажется там, много позже, чем всех, где-то за стеклом в комнатушке увидела папу. Он почти не изменился. Но изменился. Я знала, что это он. И что они обсуждают с моим дядей что-то. Но я не помню, чтобы подошла. Я только лишний раз подумала, что же будет с нами и с ними (некрещеными).

И все мои земные представления о "том свете", о том, что нужно молиться Богородице, о пугающих бесах, которых я ждала, были какими-то никак не соответствовавшими действительности, в которой я оказалась. А потом, помню, меня искушали. И искусители не были похожи на бесов, они были нестрашные или невидимые и кажущиеся неопасными, или они были мыслями внутри меня. И я чувствовала, как гордыня и тщеславие поднимаются во мне вместе с самолюбием. Ведь я единственная из всех знаю там молитвы, умею креститься и имею хоть какое-то понятие о том, что вообще там твориться и т.п. И я в ужасе пыталась молиться, сознавая опасность для себя таких чувств. И опять же не помню, в этот момент, или когда люди рассуждали о рае-аде или когда мы пытались молиться, я поняла и озвучила это всем, что теперь каятся поздно. Что это действительно ничего уже не изменит.

И, кажется, эта комната была уже последней. Я уже не пыталась искать своих родных. Я потеряла и тех, которые были со мной. И мне было тревожно за них. Но я не цеплялась за них. Это было такое... одиночество и одинокое предстояние пред Богом, Которого я не могла ни увидеть, ни ощутить, на столько была далеко от Него, что никто не волновал меня уже. А из этой комнаты люди тоже продолжали, кажется, исчезать. Или их поднимали куда-то наверх по две тени. Потому что, кажется, две тени стали поднимать и меня. И тогда и пошла надежда, даже не надежда, а мысль, которая была гибельной, я знала, мысль, что "как бы из огня", но меня - меня! - спасут.

Что было потом, я не знаю. Либо сменилась фаза сна, либо зазвенел будильник...