Неделя, как наша пташка выпорхнула из гнезда.

На четвертый день брака они сделали нам короткий визит. Легкий и уже не наш ветерок едва чувствительным прикосновением пронесся по дому, весело собрал лепестки роз с оставленных в девичьих покоях цветов, по-хозяйски ткнул мужу пальчиком забрать еще одну порцию хранившихся здесь до поры подарков и улетел на волю.

Граф даже не вышел к ним. Не желал показывать своей болезненной слабости, не решился дышать болезнью на свою любимицу... Или не мог. Джульетта огорченно сложила бровки, почти как он, и с важностью замужней синьоры распрощалась, оставив какие-то церемониальные подарки. Арман после даже не взглянул на них.

Муж не был даже на воскресной мессе. Меня сопроводил туда Тибальт, пока Бруно вычитывал синьору службу в его покоях. А едва придя в себя, заставил себя заняться делами, ни словом не обмолвившись про дочь и словно накладывая на эту тему табу. Впрочем, говорить ему все еще трудно. Голос снова властен, но еще хрипл. И я чувствую, каких усилий ему стоит совладать с кашлем, когда он душит и заставляет давиться собой до слез.

Третьего дня, Арман зачем-то был вызван герцогом, будь он не ладен, храни его Господь! Причины я не знаю, да и никогда муж не считал необходимым говорить мне что-либо о своих делах. Надеюсь только, это не касается Тибальта. Мальчик тоже с этой свадьбы сам не свой. Вернулся граф в конец больным. А ведь только-только победил слабость! И вот теперь он снова измучил себя бумагами и счетами. А его кашель мерещется мне в каждом шорохе...

Да еще вчера нам принесли новость о болезни Джульетты... Говорят от нервов. Граф чуть не послал Тибальта убить ее мужа. Но мальчик тут не при чем, я полагаю... А синьору стало еще хуже... Боюсь думать, что будет с ним, когда девочка понесет...

О, Мадонна... сохрани их всех!