Из воспоминаний о.Сергия Правдолюбова о владыке Питириме (Нечаеве) (владыку открыла мне дивная книга "Русь уходящая", где-то ниже по дневнику есть ссылка на эл.версию этой красоты)
В выделенном жирным - вся я. С тем отличием, что и ныне я того же примерно мнения. За что постоянно биваема бываю двумя дух.братьями. Ибо вопросы задают мне они... )На первом году обучения я подошел как-то к нему в коридоре и сказал: «Владыка, простите, но меня один вопрос очень волнует. Можно мне немного с вами поговорить, чтобы понять, как к этому всему относиться?» Он сказал: «Хорошо, но только не здесь, а на следующей перемене выйдите из здания академии (а была поздняя осень, даже снег уже лежал), и там мы с вами поговорим!»
Я вышел – в одном только семинарском кителе (а надо было надеть что-нибудь потеплее: я так тогда замерз, хотя мы проговорили не более 20 минут), – и там, в саду академии, я, рязанский (как бы помягче сказать) «кутейник», сын священника, ищущий истины и справедливости, стал задавать ему беспощадные вопросы и требовал ответа. Требовал, чтобы мне объяснили: почему?
Мой отец учил меня, что мы живем так, как жили при Иоанне Златоусте, при Василии Великом, учил, что как Церковь всегда была свята и непорочна – так и в наше время – везде, всегда, во всех приходах, во всех учебных заведениях – эта святость и непорочность безукоризненно соблюдается. И вот я «напал» на владыку и требовал ответа. Почему я напал тогда? Ведь это было настолько нестандартно, настолько неправильно! А я вот вырос таким «диким» человеком, словно в XIX веке; отец не считал нужным нам мягко иногда говорить, что не всё у нас так безупречно и светло, как он сам об этом думает и себе представляет.
читать дальше - хотя бы ради чуда с мукой...Владыка Питирим был не первым, у кого я стал требовать ответа (это было уже во второй раз), вводя бедных архиереев в краску. На месте владыки я бы так тогда сказал: «Что же ты дурачок такой?! Как же ты так вырос – в таком непонимании всего окружающего мира?!» А он отбивался, защищался – а я требовал, требовал, требовал: «Объясните, почему так, а не вот так, как святые отцы от нас всех требуют того, что есть святость?! И почему этого не получается, и почему так всё вокруг?!» Такое у меня было желание…
Владыка остался за своей мощной завесой непроницаемости, он не дрогнул ни краем глаза, ни пальцем, твердо отвечая так, как говорят людям, которых отчасти боятся из-за их глупости. А с другой стороны, ну что тут скажешь? Ведь думалось, вероятно, ему: «А вдруг он меня подлавливает? а вдруг он хочет меня уловить?» Ведь он тогда еще не знал меня хорошо.
Итак, я ушел, получив общий ответ: традиционный, дипломатический. Ушел, конечно, разочарованным. Но зачем же владыке митрополиту иначе говорить со студентом из Рязанской области (я это потом понял)?
Конечно, владыка ощутил, что я ждал от него мощного святоотеческого «подания руки утопающему», а он ответил: «нет, выбирайся сам».
И потому на лекциях (к чему я разговор веду и чем хочу поделиться) он, когда ходил вот так по аудитории, разговаривая со студентами, вспоминал этот разговор – молча, ни в коем случае ничем не выдавая то, что он тогда так со мной поговорил. И только дважды за весь тот учебный год он молчаливо и дипломатично пытался дать небольшой ответ мне на мои вопрошания и мое требование: жажду истины и справедливости, как моя фамилия этого требует, – правды: «Скажите мне!». Пытался дать ответ в двух лирических отступлениях.
<...>
Однажды он рассказал про московского батюшку – имени и фамилии его я уже, к сожалению, не помню и даже не помню всего, что касается этого батюшки (какой пример он нам привел), а только помню одно: владыка так мельком взглянул на меня своим быстрым и проницательным взглядом и сказал: «А вот этот батюшка, который так сильно и тяжело заболел раком, был не таким батюшкой, который мог спокойно не обращать внимания на обеты, что он давал Богу и о верности Церкви, – он ничего этого не переступал и никого не предавал. Но он всё равно заболел раком и умирал!» И взглядом, который метнул на меня владыка в этот момент, он дал мне понять, что нет такой зависимости между поведением, которое свойственно стойким защитникам веры, и болезнями! Нет! Это бывает и с теми, кто безупречен, верен и свят. Это был камешек в мой огород, потому что я требовал справедливости, а он промолчал тогда и не говорил, как это происходит.
<...>
Но речь всё-таки не об этом. Главное вот что: прочитав воспоминания многих людей, я нигде не встретил одного рассказа, который владыка тоже с некоторой горечью (потому что студенты бывают беспощадны, когда требуют ответа), но все-так рассказал. О своей домашней истории, которая меня удивила. И я запомнил ее на всю жизнь, удивляюсь и радуюсь тому, что он это рассказал. Он никому так открыто об этом не рассказывал (да и не принято было говорить о таких чудесах, которые бывали и бывают у людей в жизни). Зачем об этом всем рассказывать?
<...>
Опять взглянув на меня, владыка Питирим как-то между прочим (шел разговор об одном месте Священного Писания, которое можно было бы чем-то проиллюстрировать) проговорил совершенно внезапно, неожиданно спокойным, ровным голосом, без всякого пафоса: «А ведь бывают такие вещи, которые ничем нельзя объяснить и которые являют нам близость к нам мира Горнего, мира Небесного, мира святого, Божественного. И не стоит далеко ходить за примерами. Когда у меня умер папа, мы остались без кормильца в семье, и нам было довольно трудно. Наступило очень тяжелое время. Мы уже тогда уехали…» (тут я присоединяю слова о Троице-Голенищеве; он, оказывается, там вырос и не всё детство, но некоторое время жил и какое-то время учился в ближайшей школе). То, о чем я хочу поведать, случилось после смерти его отца, а было ли это в Троице-Голенищеве или уже в Москве, куда они переехали, в центральное место города, владыка не уточнил; скорее всего, это было в военные годы, когда они уже уехали из Троице-Голенищева.
И он рассказал:
«Детей было много. Кормить трудно. У нас на кухне, на лавке, стояла такая кадушечка (из дерева сделанный бочонок, литров, наверное, на 8–10 приблизительно), и в ней была мука. Мама брала эту муку и, как это было принято в старину, еще до революции (у большинства людей, особенно деревенских или живших в провинции), сама пекла из этой муки хлеб и то, что связано с едой. Например, пирожок на праздник или что-то, чтобы можно было прокормиться. Когда началась война, отца уже не было в живых. А эта мука у моей мамы не иссякала! То есть у нее мука в кадушке этой оставалась всё на том же уровне! Сколько она муки ни возьмет, мука остается на том же уровне – и месяц, и другой, и третий… Мука оставалась – это просто чудо! Чудо необъяснимое! Иначе семья священника могла бы умереть с голоду.
И это продолжалось всю войну. А когда война кончилась, то мама так к этому привыкла, что когда пришла к ней одна женщина, вспомнившая о том, как батюшка тут жил (папа владыки Питирима), и принесла ей муки – это был царский, роскошный дар: муки принесла матушке! – то матушка сказала: “Спасибо! Я благодарю вас, но мне пока муки не надо!” Та настаивала: “Возьмите-возьмите, матушка, вам надо детей кормить!”
И вот с этого момента, когда она сказала: “А нам муки не надо!”, мука стала кончаться. И уже самым естественным образом, по закону сохранения энергии и всего прочего, мука стала заканчиваться – и закончилась! Поэтому мука, которую принесла эта женщина, пришлась очень кстати: своя-то мука кончилась…
Вот эта привычка к чуду тут, видимо, сыграла свою роль».
«Привыкать к чуду не стоило бы, – говорил владыка, – но в то же время как поучительно, что Господь не оставляет Своих людей и творит явные чудеса!» И тут он взглянул на меня и посмотрел очень внимательно и почти пронзительно.
Больше он об этом никому не рассказывал, да и я об этом никому не рассказывал, но тот случай поддержал меня очень сильно, и я удивляюсь и радуюсь этому чуду. Вот у нас, в нашем роду, такого не было – таких явных чудес, как это было у владыки Питирима и у будущего Святейшего Патриарха Кирилла. Там тоже такая же дивная история была, совершенно чудесная, когда семья была спасена от голода неизвестными людьми, которые привезли мешок с мукой, поставили ее на площадку перед дверью и сказали: «Здесь Гундяевы? Вот, для вас мука!» Это было в Петербурге, у будущего Святейшего Патриарха Кирилла, а вот здесь, в Москве, – у будущего владыки Питирима и его семьи! Это радует, заставляет Бога благодарить и верить, что Господь защищает людей Своих!
@темы:
Церковь,
Ссылки,
Цитаты,
Господь
-
-
19.11.2013 в 01:17-
-
19.11.2013 в 07:52-
-
19.11.2013 в 11:58-
-
21.11.2013 в 00:38-
-
21.11.2013 в 11:40-
-
21.11.2013 в 22:46