Слагаю в сердце своем

[gsm]

Не хочу ничего писать. Тем более о важном. Это выразить не получится и прозвучит смешно и нелепо. А еще это никому не интересно. Но лучик солнца хочу запомнить, а пишу я для себя. Посему запишу, как придется.

Оба выходных набили голову ватой, благодаря чему полная прострация и неотступное желание закрыть глаза с поминутным проваливанием из реальности в сон были мне обеспечены. Зато в субботу дети снова были с 9ти до 3х, что позволило вырваться на Всенощную и, следовательно, заставить себе подготовиться к воскресной литургии. Впрочем, в состоянии вареной бессознательности отдавать себя отчет в чем-то в полной мере мне не удалось, несмотря на то, что служил, как оказалось, духовник. Но приехав аж за полчаса до службы, я успела разобраться с очередной кафизмой за усопших.

Утро было не лучше вечера. Впрочем, оно не было и хуже нынешнего моего самоощущения. Давление, может. Кто знает. Я не смогла приехать к началу Часов, все-таки опоздала к молитвам перед исповедью, но умудрилась застать часть службы часов и, следовательно, не опоздать к началу Литургии. Милостью Божией автобусы подходили один за другим.

К счастью, о.В. служил, а исповедовал о.А.К. Всю дорогу до храма я внутренне выстраивала исповедь так, словно бы исповедоваться предстояло духовнику, который совершенно точно был на ранней. И теперь мне было трудно перестроиться. Но как только мне это удалось... открылась дьяконская левая дверь, и с Крестом и Евангелием вышел в помощь собрату мой батюшка. Я в миг забыла все, что собиралась сказать именно ему, забыла, почему вообще хотела исповедоваться именно ему... Но подвинулась вправо, народ замигрировал слева-направо и обратно - соотносясь с тем, к кому хотел попасть. Батюшка периодически поглядывал на меня правым глазом. А потом ушел крестить. Я видела его в алтаре уже в белом, и знала, что он не вернется. Когда же перед Причастием из алтаря на помощь собрату вышел уже о.В., я стала задаваться вопросом, чего для меня хочет Бог. Но милость Его состояло все-таки в том, чтобы отдать меня в руки о.А.К. Любимого священника Лили.

Когда-то он был лучшим дьяконом нашего храма, имхо. Благоговейный красивейший голос, размеренность молитвы и... какая-то скромность дополняли природную мужскую красоту. Неудивительно, что я, прихожанка, храню в памяти некоторые вещи, связанные с этим пастырем. Бог сподобил меня быть за его хиротонией великим постом, я помню день его именин. Удивительно то, что, не будучи моим духовником, он помнит меня. Помнит имя, говорит на "ты"... У меня есть гипотеза, чем я "отличилась". В своем двадцатилетнем неофитстве перед одним из великих постов на прощеном воскресеньи я не обнаружила о.А. Честно, не помню, был ли он тогда уже священником, или только дьяконом... Я точно знала, что внутри себя перед ним конкретно я виновата. Но попросить прощения мне не удалось. И я искала этой возможности... неделю или две. И, наконец, поймала несчастного по дороге из Воскресной Школы в Храм. Буквально бросилась к нему, чуть не со слезами, сбивчиво объяснила, что не видела его на Прощеном, что прошу прощения... И почти не услышала традиционную просьбу от прощении с его стороны, т.к. была счастлива снятым с души бременем. Других вариантов, почему бы этот человек, так редко видящий меня на исповеди, меня запомнил, я не знаю. Но каждая исповедь у него приносит мне... ощущение любви Божией. И я знаю, что, если бы не было духовника и о.А, который меня крестил и которому духовных чад завещал мой батюшка после своей смерти или в случаи болезни, я бы доверялась именно о.А.К.

Я подходила к аналою в прострационном нечувствии к чему бы то ни было. Когда с месяц назад я сказала на исповеди тому же о.А.К. прозаическую версию недавнего моего стихотворения, что моя жизнь как сон, он мягко удивляясь, подбодрил, что надо просыпаться. И потом еще на мои сетования на себя, что "надо молиться, надо т.п." очень тепло сказал, что нет никакого "надо", есть только желание быть ближе к Богу. Вот и сейчас Бог послал ему слова, которые меня оживили, выступившими под веками каплями прогнали отстраненность и вернули миру краски. Он говорил о какой-то ошибке в моих логических построениях, что-то, что я не смогу повторить и что мне было трудно понять до конца, потом утешал об отце... Но я поверила, и вынырнула. Он говорил со мной долго. Так долго говорит только духовник. Несмотря на то, что еще были исповедники и вот-вот должно было начаться Причастие. И, честное слово, я отказываюсь понимать, как люди могут дурно говорить о священниках, где они умудряются находить негатив... я избалованное дитя Божие... избалованная Его непостижимой любовью к недостойной ее мне...

А потом было Причастие... за ужас сколько времени - за стыдно сказать сколько - времени...

И весь день думать было трудно, вата никуда не делась, так же хотелось закрыть глаза и провалиться в сон... Но я начала замечать небо, краски осенних крон чуть менее отстраненно, и влажный холод тоже приобрел личное отношение ко мне. И на д.р. к бабушке и обратно мы с Гуней и мамой ехали как будто Бог переносил нас на руках с одной маршрутки на другую. И там, в гостях, все было так золотисто-уютно... И словно мы были детьми, без Гуниных мужчин и ребенка, только и без дедули... лепили с тетей украшения на пирог, лопали сырое сладковатое тесто... украшали салаты... И увозили домой дедморозный мешок гостинцев.

И, пожалуй, не достало мне только горьковато пахнущего влажно-прохладного букета кленовых листьев. Впрочем, они слишком скоро высохли бы и скукожились, потеряв свое очарование и безобидность.

На работу не хотелось. Хотелось в отпуск... побродить по осени, вдыхая ее запах, испечь еще пирогов... навестить еще неохваченных бабушек... Правда, исчезли безразличное отношение к будущему без работы и денег и море-по-коленная вера, что мне есть что предложить работодателю на желаемую мной сумму. И не появились силы думать о том, что делать дальше с рабочей деятельностью. И не исчезла вата и желание спать... Но вернулось алогичное ощущение, что я еще не совсем конченный человек