И еще про Страстную и осмысление себя.

[gsm]

Слишком долго я пишу эту запись, мозг слишком мало спит, потому я не помню уже, для чего я это затеяла и что хотела записать. Но т.к. вряд ли вспомню, пусть будет такой. Какая уж есть.

читать дальше не стоит

Раньше переживала все глубже, хотя, может быть, просто эмоциональнее, конечно. Но я тогда не понимала половины текстов. Потом попалась книга Ильина о Страстной с цитатами песнопений и канонов, захлебнулась горечью и восторгом (о.И. книжка не понравилась некоторым уклоном в католический экзальтизм и натурализм), а потом стала печатать из интернета более полные куски канонов и тропарей. И после визуализации тексты, что поют или читают не всегда внятно из-за акустики и распевов, стали яснее даже по ц.с. Но зато стало чуть больше суеты: найти в по непонятному критерию сокращаемой службе то, что читают, чтобы следить и понимать. И силы душевные стали уходить на это. На, грубо говоря, литургику. В прошлом году я открыла для себя существование полных текстов службы для каждого дня Страстной. Тогда я скромно взяла две или три, прочие дни обходясь своими распечатками. С книгами было удобнее: алтарники читали по второму экзепляру библиотечному тех же сборников.

И вот в этом году я была полностью с текстами. Бессовестно, тайком от знакомых, которые могли стать конкурентами, разорила библиотеку храмовую, унеся все, кроме одной, богослужебные книги Страстной. И вместо со-переживания Христу и событиям страшным тем пришел... восторг и наслаждение самим процессом. И охотничий интерес исследователя: как выстраивается служба, ее логика, особенности, ее богословская ценность, отражение евангельских событий в ней... Они были и раньше. А тут... стало приходить понимание. Книги Вторника у меня не было: службу пел народный хор. Но, имея книги Понедельника и Среды, а богослужения трех этих дней похожи, я сообразила, какие части будут одинаковыми, какие будут различаться, взяла старые распечатки, соединила с текстом Среды и получила последование Вторника. Но опять же... эти открытия были волнующими и прекрасными, но были не теми, которые бы я желала в те дни. Теперь, на Светлой, я снова вспомнила, как меня называли в монастыре... Марфой, которая хочет стать Марией. Пусть в этот раз я не пропускала служб ради снедей, пусть Он разбудил меня идти в Храм даже когда у меня попросту кончились силы: я хотела, желала разделить с Ним последний Его день, не разбежаться с учениками... Все равно во мне было слишком много внимания к внешнему, радости не о том...

Вот в один из первых трех дней Страстной все часы перед Преждеосвященной читали мальчики одни, без священника. Был вчерашний алтарник о.дьякон Виталий, который читал частично священнические слова. Но в целом все были как бы одинаковыми, без иерархии, перед Богом. И ощущение было очень мощным. Ощущение единства меня с ними: они поглядывали на мою сиреневую книжку, как у них, и мне казалось, что и я, и бескнижные миряне рядом со-служат им. Было ощущение удивленной радости, внутреннего подъема. А потом пришел о.Александр Л., тоже ведь молодой, из этой же мальчишеской компании, они все друзья, они на - "ты"... но - священник. И стало все иначе. Строже... или даже не строже... но очень по-другому. Появился рулевой, капитан... появился ведущий, который повел корабль по-своему, взяв всю ответственность. И я ощутила, что мне жаль того, что ушло с его появлением для меня - то единство "на равных" и "междусобой". Но, может быть... до его прихода для меня была не то, чтобы игра, но нечто такое радостное уже одним ощущением общности и солидарности в происходившем. Как дети играют с неким задором и воодушевлением во взрослых. Как юные апостолы-братья спорят, кто из них больший, или радуются почестям своему Равви от встречающей Его толпы после воскресения Лазаря. А о.Александр внес трагичную серьезность, спустил на пропитанную предчувствием землю. И это именно и было правильно. Потому что важным - на самом деле важным, единсвтенно важным - здесь было не единство с кем-то, не понимание слов молитв и псалмов, а Он. А мне слишком нравится это внешнее... в т.ч. мелодии, поэтичность, символизм...

Пока тексты не впитались в меня, не стали моими, знакомыми, как Великое славословие, расстояние от прочитывания глазами + слышания ушами до со-переживания походит на пропасть. Я не успеваю ничего прочувствовать, я зритель на скором поезде. К тому же мальчики часто читают на такой скорости, что я не успеваю расшифровывать церковно-славянские буквы в книге. Я помню "рассказ митр.Антония Сурожского о старом дьяконе, который произносил слова молитвы с запредельной скоростью, и понимаю алтарников, и особенно глубоко переживаю правоту слов лондонского апостола любви, что "надо так вжиться в молитву, чтобы уже не надо было ползти от слова к слову, чтобы эти слова были, словно pука Божия, коснувшаяся меня..." И знаю, что минус мне, не мальчикам, минус, что не читаю этих последований, что не знаю алфавита и торможу, минус мне, что воодушевленный интерес лингвиста и литератора забирает последние крохи секунд у Христа. Выходит общение, чтение, что угодно - "о Нем". Но не "с Ним". В этом всем очень мало именно молитвы. Хотя не буду врать, что ее нет вовсе. Но мне ее мало. Мне ее недостаточно. Несмотря на то, что подбор псалмов, паремий и тропарей и часов, и Преждеосвященной, и других служб, став, наконец, неожиданно понятным в своей логике, воспринимался именно, как единая молитва, которой мне сейчас так отчаянно нехватает. Сейчас я думаю, видимо, нужно было отречься себя, чтобы не осталось меня и мыслей о себе, о форме, даже если эта форма изумляла своей глубиной и красотой, чтобы остался только Он, Его путь, Его страдания, Его слова, знаки, и следовать за Ним... И Он оставался, когда я слышала ту "прямую речь". Не только, но тогда - в большей степени, наверное. Впрочем, я сейчас уже и не вспомню. И вообще я старалась просто быть.

Тютчев прав, "мысль изреченная есть ложь". Написанным я жила, лукавство там разве что в том, что я не смогу брать отпуск в две недели как бы мне ни хотелось. Но выразив все, что хотелось сохранить в памяти и сердце, я это, наоборот, потеряла. Хотя совершенно неожиданный комментарий, в тот момент казалось, того стоил.

Духовная сестра пожелала мне по прочтени чувства близости Христа.... Увы, его у меня нет. Оно еще было в Субботу... Оно еще теплилось в Воскресенье на утренней службе, в которой меня неожиданно для меня лишили утрени и пасхального канона, но теплилось, даже сияло, пока я ждала крестницу, молясь о ней... Но затем я позволила всей этой горькой суете с совершенно забывшем все, о чем я рассказывала, что ей самой раньше нравилось, ребенком разорвать окончательно это чувство... Пришла растеряннось, рассеянность и прострация, вместо радости о Воскресшем, я вообще едва понимала, что происходит вокруг, стараясь цепляться хотя бы за трогательные обычно для меня детали вроде белого с красным плата на Распятии вместо черного. Я объясняла племяннице, что происходило: действия священника, молитвы и понимала бесполезность и бессмысленность собственных слов и действий. Понимала, что ее мать победила... Понимала, что во мне нет той силы, что придает словам весомость и разбивает убежденностью скептицизм и невыспавшуюся усталость... И теперь я знаю, что причина в том же "о Нем", но не "с Ним"... Если я в ее возрасте уже лично пережила столкновение с Его силой, с Ним, и захотела быть с Ним, знать Его, и стала говорить с Ним, то крестница не захотела еще быть с Ним и говорить с Ним...

А вообще опять нашла в сети Антония Сурожского о молитве, думаю почитать-поперечитывать.