Хотела бы о многом. Но буду - о Нем.

И не в моем вечном застревании в Пасхе Крестной и шире - в Страстной - дело, когда так нереально переключиться на радость от со-страдания. Я сознательно хочу именно и только о Нем, как смогу. Потому что все радости открытий и другие вырвавшей меня в вечность недели важны и дороги иначе. Потому что устала, что в Такой День не помнят о Нем, не говорят о Нем, кроме заученного пароля... и не хотят слушать... И пусть все другое подождет. Я заставлю все остальное внутри себя ждать.

У меня нет никакой осязаемой цели, кроме потребности записать для себя свое проживание и переживание вместе с Его Церковью Его пути. Пусть путано, кратко и неполно. Все эти песнопения и молитвы, осмысляющие произошедшее в Иудее во время оно, я слушаю, а теперь и читаю, каждый год. Но мой медленный разум воспринимает и усваивает многое с задержкой. Или даже каждый раз заново.

Когда-то плачь Богородицы о Сыне меня потряс. ("Вижу утробу Мою на руках, в нихже Младенца держах, с древа прияти, вещаше Чистая: но никтоже, увы Мне, Сего даде. <...> Приимши Его с плачем Мати неискусомужная, положи на колену, молящи Его со слезами и облобызающи, горце же рыдающи и восклицающи. Едину Надежду и Живот, Владыко, Сыне Мой и Боже, во очию свет Раба Твоя имех, ныне же лишена бых Тебе, сладкое Мое Чадо и любимое. Болезни и скорби, и воздыхания обретоша Мя, увы Мне, Чистая, горце рыдающи, глаголаше, видящи Тя, Чадо Мое возлюбленное, нага и уединена, и вонями помазана мертвеца. <...> Избавляяй болезни, ныне приими Мя с Собою, Сыне Мой и Боже, да сниду, Владыко, во ад с Тобою и Аз: не остави Мене едину, уже бо жити не терплю, не видящи Тебе сладкаго Моего Света." - но это нужно читать от и до со всею логикой проживаемого Матерью от пути на Голгофу и далее)

Теперь я глубоко уязвлена была другим, рефреном проходившим по всей неделе:

"Сия глаголет Господь иудеем: людие Мои, что сотворих вам? Или чим вам стужих? Слепцы ваши просветих, прокаженныя очистих, мужа, суща на одре, возставих. Людие Мои, что сотворих вам? И что Ми воздасте? За манну желчь: за воду оцет: за еже любити Мя, ко Кресту Мя пригвозидисте. <...>

Влекомь на Крест, сице вопиял еси, Господи: за кое дело хощете Мя распяти, иудее? Яко разслабленныя ваша стягнух, зане мертвецы аки от сна возставих, кровоточивую исцелих, хананею помиловах. За кое дело хощете Мя убити, иудее? Но узрите, в Негоже ныне прободаете Христа, беззаконнии.

Егда на Кресте пригвоздиша беззаконнии Господа славы, вопияше к ним: чим вас оскорбих? Или о чем прогневах? Прежде Мене кто вас избави от скорби? И ныне что Мне воздаете, злая за благая? За столп огненный , на Кресте Мя пригвоздисте: за облак, гроб Мне ископасте: за манну, желчь Мне принесосте: за воду, оцтом (уксусом) Мя напоисте. <...>

людие Мои, что сотворих вам? Не чудес ли исполних Иудею? Не мертвецы ли воскресих единем словом? Не всякую ли болезнь исцелих и недуг? Что убо Ми воздаете? Вскую не помните Мя? За исцеления раны Мне наложивше, за живот умерщвляюще, вешающе на древе, яко злодея, Благодетеля: яко беззаконна, Законодавца: яко осужденна, всех Царя. <...> "

До сего года я переживала это все зрителем (т.е. было и иначе, но именно в нужное время, на Страстной - зрителем):

"Днесь висит на древе, Иже на водах землю повесивый: венцем от терния облагается, Иже Ангелов Царь: в ложную багряницу облачается, одеваяй небо облаки: заушение прият, Иже во Иордане свободивый Адама: гвоздьми пригвоздися Жених Церковный: копием прободеся Сын Девы.

Страшное и преславное таинство днесь действуемо зрится: неосязаемый удержавается: вяжется, разрешаяй Адама от клятвы: испытуяй сердца и утробы, неправедно испытуется: в темнице затворяется, Иже бездну затворивый: Пилату предстоит, Емуже трепетом предстоят небесныя силы: заушается рукою создания Создатель: на древо осуждается, судяй живым и мертвым: во гробе заключается Разоритель ада. Иже вся терпяй милосердно и всех спасый от клятвы, Незлобиве Господи, слава Тебе.

Одеяйся светом, яко ризою, наг на суде стояще, и в ланиту ударение прият от рук, ихже созда: беззаконнии же людие на Кресте пригвоздиша Господа Славы: тогда завеса церковная раздрася, солнце померче, не терпя зрети Бога досаждаема, Егоже трепещут всяческая.

Законоположницы Израилевы, иудее и фарисее, лик апостольский вопиет к вам: се Храм, Егоже вы разористе, се Агнец, Егоже вы распясте и гробу предасте: но властию Своею воскресе. Не льститеся, иудее: Той бо есть, Иже в мори спасый и в пустыни питавый: Той есть Живот, и Свет, и Мир мирови.

А теперь этот взгляд изнутри, усиленный призывом о.Александра Л. попробовать понять Его тем механизмом, которым мы пользуемся обычно, ставя себя на место другого, уязвил новым оттенком горечи и боли. Эта прямая речь изменила и угол зрения, и остроту восприятия, и вообще все. "Людие мои, что Я вам сделал?" Я еще не ощутила себя теми, к кому обращался Он в упреке. Но это ощущение одиночества, оставленности, всеобщего предательства, безразличия в какой-то малой мере возникло. И пусть эти горькие упреки оканчиваются опущенными мною при цитировании обещаниями призвать языческие народы и дать отвергнутую избранным любимым Израилем вечную жизнь им, Он, умирая, раскрыв в объятиях руки, продолжает спасать и молиться о Своих предателях и мучителях, и, воскреснув, не мстит.

И еще одна прямая речь в молитвенных песнопениях билась во мне в такт дыханию и сердцу двое суток почти не прерываемым мотивом из динамиков, соединяя два края бездны времени между двумя Пасхами - Крестной и Воскресной:

Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе Егоже во чреве без семене зачала еси, Сына. Востану бо и прославлюся, и вознесу со славою непрестанно яко Бог верою и любовию Тя величающия. (Перевод)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

***
Есть одно место на земле и есть один небольшой временной отрезок, куда можно было бы слетать, перенестись, съездить, если бы это было возможно.

Оказавшийся в этом месте и в это время человек сразу ощутил бы тревогу. Эта тревога была разлита в воздухе в тот день, и ее невозможно было не заметить.

В городе намного больше народа, чем в обычные дни. Это ради праздника съехались люди, кажется, отовсюду. И все они, местные и приезжие, спорят и кричат, злобно шутят и произносят проклятия, шепчут молитвы и тайком утирают слезы из-за одного Человека.

Вот Он, согнувшийся и уставший, выходит из городских ворот, влача за Собою на плече тяжелый крест. Его сопровождают солдаты и большая толпа народа. Он странно одет – в какое-то тряпье, успевшее пропитаться кровью. И на голове у Него – колючий венок из твердого терновника, на который даже смотреть страшно. В воздухе слышен свист бичей. Время от времени бич обрывает свой зловещий свист, опустившись на спину Человека с тяжелым крестом на плече.

Можно подойти поближе и рассмотреть черты Его лица. Оно обезображено. И, видимо, именно кровь Его, которой уже пролилось немало, распаляет и солдат, и окружающую их толпу. Люди кричат, а солдаты бьют Человека. И те, и другие вошли во вкус и не успокоятся, пока Он не умрет.

И случайному зрителю этой сцены тоже надо определиться. Сам воздух происходящего требует стать на чью-то сторону, а не просто наблюдать со стороны. Нужно либо повторять гортанные ругательства на непонятном языке и постепенно распаляться невесть откуда взявшейся кровожадностью, либо сделать что-то другое. Но что? Вступиться за Него? Молиться Ему? Зарыдать о Нем и отойти в сторону, наблюдая, как неумолимо идет к финалу эта трагедия?

Можно помочь Ему нести крест. Он уже падал не раз под его тяжестью, и солдатам придется заставить кого-то помогать, чтобы Осужденный дошел до места казни, а не умер по дороге.

«Я много раз слышал об этом, но не думал, чтобы это было так страшно», – пронесется в голове случайного зрителя. Этот случайный зритель захочет быстрее уехать, вернуться в машину времени и исчезнуть отсюда. И потом дома, в привычной обстановке, он будет клясть себя за этот каприз, за это путешествие. Он постарается забыть то, что видел, потому что душа его ощутит, что жить по-старому после увиденного невозможно. Он захочет, по крайней мере, отвернуть лицо и бежать куда попало. Но, видно, таково свойство этого зрелища – оно делает свинцовыми ноги всех, кто его увидит, и не позволяет убегать, пока все не окончится.

Он так и будет стоять, а процессия с Осужденным будет медленно к нему приближаться. Когда всего несколько шагов будут отделять случайного зрителя от Того Человека, Приговоренный к смерти поднимет лицо и их взгляды встретятся. Кровь, заливающая лицо, не помешает Тому Человеку посмотреть в глаза случайного зрителя пристально и увидеть душу его до самого дна.

У них будет очень мало времени для этого диалога глазами. Скоро бич солдат, свистнув, опустится на избитую спину, и Человек продолжит движение. Но за эти несколько секунд произойдет все то, что должно произойти; все, ради чего нужны были бы такие путешествия, будь они возможны.

***
«Тебя избили так безжалостно, Господи», – скажет человеческое сердце, и Господь прочтет эти слова в глубине человеческих глаз. Это будут именно слова сердца, а не ума. Ум умолкнет, знания отлетят, опыт испарится. И только одно лишь сердце способно будет выговаривать то, что скрывалось в нем до этого часа.

«Тебе словно отомстили за то, что Ты исцелял, кормил и миловал. Если бы Ты был злым, Тебя бы били меньше. Таковы люди.

Но кто согрешил так тяжко, что Ты, невинный и праведный, должен так пострадать? Кто виноват в этом кошмаре? Как зовут его?»

Тут бич еще раз хлестнет Человека, и Он, поправив на плече тяжеленный крест, двинется дальше. До места распятия останется уже немного. И только еще одну фразу Он произнесет, проходя мимо замершего на месте зрителя: «Я иду умирать за тебя».

Эту фразу Он скажет немцу – по-немецки, японцу – по-японски и русскому – по-русски. А тысячи других слов, оставшись несказанными, сами зазвучат в голове очевидца.

Разве так тяжел грех мой? – Да.

Разве нельзя иначе спасти человека, не такой дорогой и ужасной ценой? – Нельзя.

Что же мне делать дальше? Я спасен или раздавлен? Скажи мне еще что-нибудь, Господи. Только не уходи молча!

И еще одна фраза прозвучит как ответ от Него, хотя Он продолжит путь, не оборачиваясь.

«Дождись Моего Воскресения».

(с)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И я дождалась...

Ляльчась с двухмесячным генератором нежности, прижимая к себе ее так, как, должно быть, Другая Женщина прижимала когда-то Другое Дитя, теперь Лежащее во гробе, я сфокусировала слух на вечновключенном телевизоре, где в одинадцать вечера Великой Субботы пытались донести что-то о Нем тем, кто в большинстве своем обрядоверно "крестил яйца" до, и будет традиционно произностить нужные слова "Христос воскресе", мучительно вспоминая требуемый ответ, после. И в какой-то момент я услышала некую реконструкцию реакции знавших Его людей на слова Ангела, на слова пришедших воздать последние почести женщин. Недоумение, неверие, сомнения и, наконец, неуверенная радость. И я задумалась, наверное, впервые, как же, действительно, это могло быть? И Кем Он был для тех, кто реагировал недоумением? Кем Он был для тех, кто не поверил? Кем Он был для тех, чье сердце вопреки всему опыту человечества отозвалось надеждой, верой и счастьем знать, что Дорогой, Близкий, Важный Человек Жив. И - чуть позже уже - радостью, что не обманулись, что Он и есть Мессия, Сын Божий, что все слова Его - истина.

Я сейчас второй день вне храма. И словно вне Жизни. И, кажется, в будущем, если доживу и Бог (и работа) даст, использую весь свой отпуск, не оставляя ничего на лето и т.п., чтобы и первую неделю Пасхи Жить. Я училась Жить, следуя Идущему на смерть. Но я еще не пыталась учиться Жить, дыша с уже Воскресшим. И я подумала, что, пожалуй, я после того, как путь Страстной седмицы пройден, и Он обретен Живым, в таком же недоумении и растерянности о том, как быть, как жить теперь и дальше, в каких были апостолы и ближние Его в те дни, когда они Его лишились. Ведь мне их история известна и знакома, я знаю, что за воскрешением Лазаря будут почести входа в Иерусамлим, а за почестями будет бесчестие и смерть, а за несколькими сутками безмолвного сиротства будет Встреча... Но я не знаю своей истории... я не знаю своего пути, даже если это путь в изменившимся навсегда мире сбывшихся пророчеств, Живого Христа. И на этом пути я, а не они уже, проверяюсь каждую секунду на верность, на веру, на доверие, на любовь... и никаких ориентиров и знаков, кроме Его слов так же, как у них, у меня нет.

И мне страшно. Потому что я знаю, Он меня не оставит никогда. Это я и только я могу Его оставить. И оставляю. Еще острее ощущая, что только в Нем и с Ним жизнь. Но так и не умея Жить.