Я ниже цитировала митрополита Антония, который в той беседе говорит такие верные слова:
Не случалось ли вам, навещая больного, спросить его: «Ну, как ты сегодня?» — «Спасибо, все хорошо». И вы знаете, что не станете оспаривать это утверждение. Вы видите тоску в его глазах, слышите неуверенность в голосе, видите осунувшееся лицо, но вы ничего не говорите, потому что знаете, что если вникнуть, то вы окажетесь вовлеченными в ситуацию, а вы боитесь оказаться вовлеченными. И это относится ко всем нам. Это одновременно человечно и бесчеловечно. Так что когда мы слушаем, недостаточно спрятаться за произнесенными словами: «Спасибо, хорошо». — «Тебе что-нибудь нужно?» — «Нет, спасибо».— «Ну ладно». Мы должны смотреть в глаза, слышать голос, пытаться воспринять мысль, которую выдает и выражение лица, и тон голоса, идти дальше и дальше, рисковать до конца.

Это уже созерцательный подход. Так мы освобождаемся от самосозерцания. Мы разрушаем стены Иерихона и смотрим с тем, чтобы увидеть, слушаем с тем, чтобы услышать. И это созерцательный подход. Этому каждый может научиться, не сходя с места. У вас будет возможность проделывать такого рода упражнения в созерцании каждый раз, когда кто-либо встретится вам, каждый раз, когда кто-то позвонит вам в дверь, каждый раз, когда на улице вам встречаются люди, ничем с вами не связанные, каждый раз, как вы пойдете в магазин. И это будет началом таких глубин проникновения, какие вам даст Бог в ответ на вашу открытость. В идеале мы должны научиться быть настолько свободными от себя, настолько постоянно чуткими, чтобы воспринимать и принимать все впечатления, полученные от ближнего и от Бога.

А я много лет пыталась делать так - слушать и слышать, быть открытой и искренне сочувствовать, например, а не отмазываться, не отгораживаться. Конечно, я не умела и не умею этого делать, и на отгораживание ответом "все хорошо" я не могу найти слова, только побыть рядом. Но эта открытость и принятие участия в каждом, водружение на себя ответственности... я не представляю, как это могут священники... у меня кончились силы и вера, что это что-то дает людям вокруг и мне, кроме моего полнейшего истощения от такой эмпатии. Чем помогла эта проклятая эмпатия Владе и Аньке? С Владой мы говорили часами ночи напролет (межгород!), я подробно отвечала на все ее письма... И сама она была, как мне и сейчас кажется, готова с этой эмпатией, да что готова - она ее реализовала в действии, эту готовноть - жизнь принести в жертву, не только увидеть и услышать...

Теперь я ставлю стенку. Знайте это все. Я ставлю стенку. Человек выговаривается, ему легче, а я слушаю невнимательно, если дело не касается меня интересующих вещей, или вообще не слушаю - этому я научилась у одной подруги, которая частенько при разговоре со мной занималась чем угодно, только не внимательной беседой или слушанием. Но я не осуждаю ее. Теперь. Я знаю, что я того заслуживаю, и могу понять любые ее мотивы. Это если о телефоне. При личной встрече мне очень помогает то, что я обычно просто отключаюсь: появляется кто-то другой, не я, может быть, маска-фильтр, и потом я ничего не помню, или помню немногое, такое же у меня с даже важными для меня спектаклями, поездками в другие города и страны, если только там я не была уже сто раз и не чувствую себя уютно. Стресс не пускает в меня ничего внешнего. Я вообще почти полностью закрыта от всех, не пускаю внутрь, не доверяю, но и не принимаю участие ни в ком. Правда, пока еще с просветами. И в этом нет ничего христианского, а реноме доброй девушки это из далекого прошлого, которое не соответствует действительности.

Но, обсуждая это с Неотмирой, и еще раньше, дома, я подумала, что я не делаю самого главного, о чем еще пишет мой дорогой любимый о.Антоний, который для меня как второй дедушка. Я не (по крайней мере не всегда делала раньше и почти совсем не делаю теперь) искала Божьего. И все мои действия, слушанья и виденья были, по сути, из моего личного эгоизма. И с Владой, думаю, случилось то же самое. Мы два гордых тщеславных самолюбивых человека с низкой самооценкой, но психологию не хочу сюда приплетать. По первости еще, я отправляла приходивших ко мне, к Богу, но туда идти они не хотели, пыталась молиться за них. И я плакалась, что не к тому идут и не там ищут помощи. А потом, видя, что это бесполезно, перестала почти совсем.

Я думала, и верю в это и теперь, что, если люди не получат каплю любви от человека, хотя бы от меня, они не смогут обратиться выше, не поверят, не услышат... ведь Бог длямногих из них незнаком и далек... Но я не умела, и не умею, любить... и сама не шла за силами к Источнику любви. И я не исполняла прежде заповедь о любви к себе, чтобы понять, как нужно проявлять любовь к другому. И все кончилось фиаско. Я была в прелести.

"Я ничего не могу творить Сам от Себя. Как слышу, так и сужу; и суд Мой праведен: ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца" (Ин 5: 30). Иначе говоря, слова Христа, произнесенный Им суд был судом Божиим, который Он воспринял с совершенным вниманием, в акте совершенного слушания и исполнения в совершенном послушании услышанному. Мы не раз видим в разных местах, как Христос говорит, что Отец все еще действует, творит. И то, что Отец делает, Он показывает Сыну, и Сын выражает, воплощает, осуществляет это в Своей земной жизни и до конца времен. говорил ли Он или действовал, Христос всегда действовал из глубины созерцания. И созерцание в Нем было совершенной способностью слушать и слышать, смотреть и видеть, и осуществлять, будь то словом или движением, или безмолвием, или воздержанием от действия, то, что Бог хотел видеть свершившимся. <...> В конечном итоге христианское действие должно быть действием Божиим, которое мы уловили и выполнили (с)

Вот чего не делаю я. Не ищу воли Творца. Хотя часто, признаюсь, не столько сочувствую человеку в его печали, сколько, как мне кажется, усматриваю в причинах печали зов Божий.

Но все эти размышления мои, хоть и приятны мне, однако же бесплодны так же, как и прочие. Я не способна к открытости, к той открытости, о которой говорил митр.Антоний в первой цитате этой записи. Технически - способна. И даже хочу. Но все это перечеркивается недоверием и страхом. Недоверием в т.ч. Богу. И более, чем Ему, - людям. И я знаю, что это проистекает от страстей, в т.ч. тех смертных. Но, видимо, мне нужно составить план последовательных действий, сперва война со страстями, затем все эти созерцания и попытки доверять... в общем, все, как всегда. И как всегда приходит мысль уйти подальше от людей. Если уж нужно спасать и обоживать себя прежде, чем делиться с ними остатками тепла и внимания и учиться созерцать в том смысле, какой в это слово вкладывает митрополит Антоний.

И, да. Я в очередной раз хотела закрыть дневник.